Между 1 и 7 [14 и 20] октября 1900, Н.-Новгород.
Дорогой Антон Павлович!
Я толыко что воротился из Москвы, где бегал целую неделю, наслаждаясь лицезрением всяческих диковин, вроде "Снегурочки" и Васнецова, "Смерти [Ивана] Грозного" [трагедия А.К.Толстого, в сезон 1899/1900 шла в Художественном театре] и Шаляпина, Мамонтова Саввы и Крандиевской. Очень устал, обалдел и - рад, что воротился в свой Нижний. "Снегурочкой" - очарован. Ол[ьга] Леон[ардовна) [Книппер-Чехова] - идеальный Лель. Недурна в этой роли и Андреева [Мария Фёдоровна (1872-1953, актриса МХТ, член ВКП(б) с 1904 года. С того же года - жена и сподвижница М.Горького)], но Ол[ьга] Леон[ардовна] - восторг! Милая, солнечная, сказочная и - как она хорошо поёт! Музыка в "Снегурке" до слёз хороша - простая, наивная, настоящая русская. Господи, как всё это было славно! Как сон, как сказка! Великолепен царь Берендей - Качалов, молодой парень, обладающий редкостным голосом по красоте и гибкости. Хороши обе Снегурки - и Лилина и Мундт. Ох, я много мог бы написать об этом славном [Московском Художественном] театре, в котором даже плотники любят искусство больше и бескорыстнее, чем многие из русских "известных литераторов". Для меня театр, Васнецов и сумасшедшая семья Книппер - дали ужасно много радости, но я боюсь, что Вам, мой хороший, любимый Вы мой человек, от моей радости будет ещё грустнее в этой чёртовой пустынной и тесной Ялте. А хотелось бы мне, чтоб и Вас жизнь осыпала целой кучей искр радости. Уезжайте куда-нибудь!
Хорошо побывать в Мос[кве], но быть в ней неделю - утомительно. Видел я Мамонтова [крупного предпринимателя, председателя правления АО Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги, мецената и основателя первого частного оперного театра в Москве] - оригинальная фигура! Мне совсем не кажется, что он жулик по существу своему [11 октября 1899 г. С.И. Мамонтов был посажен в долговую тюрьму за перерасход 750 тысяч рублей из капитала АО, затем - оправдан], а просто он слишком любит красивое и в любви своей - увлёкся. Впрочем - разве можно любить красивое - слишком? Искусство - как бог, ему мало всей любви, какая есть в сердце человека, ему - божеские почести. И когда я вижу Морозова [Савву Тимофеевича (1862-1905), фабриканта, спонсора и одного из директоров МХТ] в его мужицкой, купеческой, стяжательной душе.
Васнецов [Виктор Михайлович (1848-1926), русский художник] - кланяется Вам. Всё больше я люблю и уважаю этого огромного поэта. Его Баян - грандиозная вещь. А сколько у него ещё живых, красивых, мощных сюжетов для картин! Желаю ему бессмертия.
Крандиевская [А.Р. (1865-1939), сотрудница журнала "Жизнь")]. Простая, милая женщина, глухая. Любит Вас - безумно и хорошо понимает. Славная баба, совсем не похожая на "интеллигентку". Говоря с ней, приходится кричать, но это ничего, - она тоже многое любит, и со страстью. А мне это дорого. Шаляпин - простой парень, большущий, неуклюжий, с грубым умным лицом. В каждом суждении его чувствуется артист. Но я провёл с ним полчаса, не больше.
Очень мне понравился в этот приезд умница [Вл.И. Немирович-]Данченко. Я прямо рад, что знаком с ним. Я рассказал ему мою пьесу, и он сразу, двумя-тремя замечаниями, меткими, верными, привёл мою пьесу в себя. Всё исправил, переставил, и я удивился сам, как всё вышло ловко и стройно. Вот молодчина!
У Книппер я обедал с женой. Анна Ивановна [мать О.Л.Книппер-Чеховой, певица, преподаватель пения в Московском филармоническом училище] пела вместе с дочерью и одна - хорошо! Тут же была мать Средина - прекрасная старуха. Удивительно, что все хорошие старухи, которых я знаю, обладают безобразными физиономиями. Хорошо у Книппер - просто и чертовски весело.
В неделю эту я пережил чёрт знает как много! Я поехал в М[оскву] под таким впечатлением: за два дня до отъезда вхожу в квартиру Чешихина-Ветринского - может, знаете его книги о Грановском ["Грановский и его время", М, 1897] и сороковых годах ["В 40-х годах", М, 1899]? - вхожу и - вижу: на пороге его квартиры лежит брат его жены, 17-летний мальчик, а голова у него сорвана и вдребезги разбита, так что на шее висит одна нижняя челюсть. Неподалёку лежит часть лба и кусок щеки, а между ними - открытый глаз. На потолке, стенах - мозг и кровь. В руках мальчика - двустволка. Он выстрелил себе в рот из обоях стволов дробью. От любви и от недостатка правды в жизни.
В тот же день получил телеграмму из Мос[квы]: "Зина скончалась". Зина [З.К.Смирнова, урождённая Позерн] - это чудная женщина, мать четверых детей, дочь той барыни Позерн, которой я посвятил одну свою книжку. Это был человек кристально чистой души. Она однажды увидала, как её муж расстёгивал кофточку на груди швейки, жившей в их доме, и, увидав это, - упала на пол. С этой ночи она прохворала девять месяцев и 7 дней. Всё время она лежала в постели, и её перекладывали на простынях. У ней было воспаление всей нервной системы, что-то произошло с ганглиями - это возможно? Болело у нее всё - кости, кожа, мускулы, ногти, волосы. За семь минут до смерти она сказала: "Я скоро умру - слава богу! Не говорите детям о том, что я умерла, в продолжение года, умоляю вас". И умерла. Я её любил. Пять лет тому назад я думал, что без неё не сумею жить. А теперь - по приезде в Москву, - я проводил её тело от Смоленского рынка до Курского вокзала и - поехал в театр смотреть "Снегурочку". Это - кощунство, это безобразно. Я - какое-то жадное животное, или я туп и чёрств? Теперь, когда я рассказываю это Вам, - мне совестно, но вообще я об этом даже не думаю. И то, что я не думаю, - возмущает меня. Теперь...
Потом она встала и ушла в другие комнаты, и вдруг там раздался дикий вой тёщи, жены, кормилицы. Оказалось, что девушка - не сон. Это сошла с ума сестра нашего соседа по квартире, учителя Ильинского. Теперь у нас все испуганы и держат дверь на запоре, хотя больную уже увезли в больницу. Но из моей памяти её никто не увезёт.
Вы видите, что я живу жизнью фантастической, нелепой. У меня мутится в голове, и я завидую Вашему покою. К Вам, мне кажется, жизнь относится как к святыне, она не трогает Вас в Вашем уединении, она знает Вашу тихую любовь к людям и не желает нарушать её, грубо вторгаясь к Вам. Может быть, всё это не так. Может быть, она не щадит Вас, задевая Ваше наиболее чуткое. Я завидую Вам потому, что мне начинает казаться - не слишком ли много заботится жизнь о том, чтоб насытить меня впечатлениями? Порою, знаете, в голове у меня вертится всё, всё путается, и я чувствую себя не особенно ладно.
А ещё я чувствую, что люди глупы. Им нужен бог, чтобы жить было легче. А они отвергают его и смеются над теми, которые утверждают. Соловьев [Вл.С., реакционный философ-идеалист, поэт и публицист]! Я теперь читаю его. Какой умный и тонкий! Читаю [Д']Аннунцио [реакционного итальянского писателя-декадента, одного из провозвестников фашизма] - красиво! Но непонятно. Нужен бог, Антон Павлович, как Вы думаете? Но оставим это. И Вы простите меня за это грубое, бессвязное письмо, которое ворвётся к Вам потоком мутной воды, как я представляю. Простите. Я груб, как бык.
Книгу ["В тихой пристани", М, 1899] Данилина [псевдоним писательницы О.А.Фрибес] завтра же куплю, прочитаю и расскажу Вам впечатление [состоит из трёх рассказов. Заглавный рассказ написан в форме дневника монастырской послушницы]. Спокойно расскажу. В Москве познакомился я с Брюсовым. Очень он понравился мне, - скромный, умный, искренний. Книгоиздательство "Скорпион" - Брюсов и прочие декаденты - затевают издать альманах. Просят у меня рассказ. Я - дам. Непременно. Будут ругать меня, потому и дам. А то слишком уж много популярности. Кстати - как прав Меньшиков, указав в своей статье на то, что я обязан популярностью - большой её дозой - тому, что в печати появилась моя автобиография. И прав, упрекая меня в романтизме, хотя не прав, говоря, что романтизм почёрпнут мной у интеллигенции. Какой у неё романтизм! Чёрт бы её взял.
В "Неделю" не пойду, некогда. Меньшикова [М.О., реакционного журналиста, контрреволюционера] не люблю за Вяземского и за Жеденова. Он - злой, этот Меньшиков. И он напрасно толстовит, не идёт это к нему - и, думается мне, только мешает развернуться его недюжинному, страстному таланту.
["Трое"], скоро кончу. Сейчас же принимаюсь за драму, которую хочется посвятить Данченко. А Вы как, Антон Павлович? Написали что-нибудь? Поссе показывал мне Вашу телеграмму, в которой Вы извещаете его, что в октябре пришлёте ему что-то. Поссе рад, как ребёнок. Я тоже рад. Корректур Марксова издания Вы мне не присылаете, хотя и обещали. Ну, хорошо. Всё равно, теперь мне некогда было бы писать статью. Но летом я заберусь куда-нибудь в глушь, всё прочитаю и буду писать с наслаждением, с радостью. А хорошо работать! Вот я пишу и - очень доволен, хотя повесть-то длинна и скучна будет. Очень смущён тем, что никак не могу дать ей название.
Дай бог Вам счастья - уезжайте куда-нибудь. Крепко обнимаю Вас.
Канатная, д.Лемке.